Неточные совпадения
Я гулял — то в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой;
брал с собою какую-нибудь книгу — курс Кайданова, например, — но редко ее развертывал, а больше вслух читал стихи, которых знал очень много
на память; кровь бродила во мне, и сердце ныло — так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг одних и тех же представлений, как
на заре стрижи вокруг колокольни; я задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть, навеянную то певучим стихом, то красотою вечера, проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.
Елена Андреевна(
берет с его стола карандаш и быстро прячет). Этот карандаш я
беру себе
на память.
Теперь, когда прошло десять лет, жалость и страх, вызванные записями, конечно, ушли. Это естественно. Но, перечитав эти записки теперь, когда тело Полякова давно истлело, а
память о нем совершенно исчезла, я сохранил к ним интерес. Может быть, они нужны?
Беру на себя смелость решить это утвердительно. Анна К. умерла в 1922 году от сыпного тифа и
на том же участке, где работала. Амнерис — первая жена Полякова — за границей. И не вернется.
Что делать?
Сама ты рассуди. Князья не вольны,
Как девицы — не по сердцу они
Себе подруг
берут, а по расчетам
Иных людей, для выгоды чужой.
Твою печаль утешит бог и время.
Не забывай меня; возьми
на памятьПовязку — дай, тебе я сам надену.
Еще с собой привез я ожерелье —
Возьми его. Да вот еще: отцу
Я это посулил. Отдай ему.
Глафира Фирсовна (
берет билет). Я его себе возьму
на знак
памяти. (Про себя.) Вот
на подвенечный его вуаль и положим. (Кладет в картон.) Он и мне билет завез. Где это ты такой бумаги взял? Уж такая деликатность, такая деликатность.
Возьми, брат, себе
на память портсигар… вот он
на столике…
бери,
бери, не стесняйся…
Когда у Василия Петровича не было сапогов, то есть если сапоги его, как он выражался, «совсем разевали рот», то он шел ко мне или к вам, без всякой церемонии
брал ваши запасные сапоги, если они ему кое-как всходили
на ногу, а свои осметки оставлял вам
на память.
Единственный сын Прокопа, Гаврюша, похож
на отца до смешного. То же круглое тело, то же лицо мопса, забавное во время покоя и бороздящееся складками
на лице и
на лбу во время гнева. Прокоп любит его без
памяти, всем нутром, и ласково рычит, когда сын является из заведенья «домой». Он садится тогда
на кресло, ставит сына между ног,
берет его за руки, расспрашивает, знал ли он урок и чем его
на неделе кормили, и смотрится в него, словно в зеркало.